Поэзия – это удивление в рамке. Рамка существенна (с удивления начинается и философия, что отмечал еще Аристотель), но не фатальна.

Стена, воздвигнутая совместными усилиями «физиков и лириков» вокруг государства Слова, в наш век сокрушения границ и слияния сущностей кажется неуместным анахронизмом. Недаром Раймон Кено, быть может, наиболее многогранная и маргинальная фигура в западной литературе прошлого века («рифмующаяся» разве что с председателем Земного шара Хлебниковым), однажды обмолвился: «Отсутствие противопоставления между наукой и поэзией мне кажется одним из условий существования завтрашней цивилизации» (пер. В. Кислова). Он же, наверное, больше других сделал для доказательства того, что эти параллельные (точные науки и поэзия) сходятся – как и положено в неевклидовой геометрии. Геометрии числа и слова, числóва...

Точка или, быть может, многоточие их пересечения – комбинаторная поэзия, т.е. поэзия, в которой рамка, ограничение становятся принципиальной частью замысла автора. Таким образом, формальная идея, конструкция перестают быть для него вспомогательным средством, становясь не менее (а зачастую и более) весомой задачей, чем художественная.

Несмотря на то, что отдельные, наиболее древние, ветви комбинаторной поэзии (палиндром, анаграмма, липограмма и т.д.) давно освоены поэтами и филологами, в целом эта область словесного искусства достаточно плохо изучена (это не удивительно, учитывая многообразие ее проявлений, а также относительно недавнее появление этого термина[1]). Давать же определения неизученным вещам, как справедливо заметил еще Джордано Бруно, предосудительно. И все же попытаемся, не претендуя на окончательность этих выводов, дать более четкие и понятные разъяснения сути комбинаторной поэзии.

Комбинаторикой, как известно, называется раздел математики, в котором изучаются всевозможные перестановки и комбинации элементов. Понятно поэтому, что в комбинаторной поэзии или, шире, комбинаторной литературе на первый план выступает перестановка элементов текста, перебор, разветвление всевозможных вариантов (отсюда еще одно название – вариативная литература). В зависимости от размера тасуемых элементов комбинаторную литературу можно подразделить на две существенные части: комбинаторную литературу в узком смысле и комбинаторную литературу в широком смысле, или на «буквальную» и «концептуальную».

В подавляющем большинстве произведений «буквальной» комбинаторной литературы принципиальную роль при конструировании текста играет, как видно из названия, буква или, реже, соразмерные с ней единицы (слоги, слова, а также – на другом полюсе – части букв)[2]. В силу этого, в литературе такого рода внимание автора сосредотачивается на доселе бесправном литературном плебсе, букве и ее «окрестности». Тексты, как правило, предельно жестко устроены (ни одну букву (или слово) нельзя заменить другой, чтобы не нарушить пронизывающую произведение формальную идею) и архисложны технически. Можно сказать, что «буквальная» комбинаторная литература – это литература на натянутом канате[3]. Сюда прежде всего относятся палиндромы, анаграммы, равнобуквицы, листовертни, тавтограммы, π-тексты[4] и пр.

Большинству произведений «буквальной» комбинаторной литературы присущи следующие «родовые» признаки, наличие любых трех из которых можно принять за ее комбинаторное же определение:

3. Возможность дополнительного (буквально) прочтения текста или его части с помощью определенных ухищрений[7];

4. Наличие цементирующей формальной идеи, скрытой, но легко проверяемой[8].

В «концептуальной» комбинаторной литературе объектом пермутации становятся более крупные, нежели слово, сегменты текста – строки, абзацы, рассказы и т.д. От всего предшествующего списка остается только четвертый пункт, первые три - отсутствуют либо не столь существенны. Поэтому тексты такого рода технически не так изощрены, как в буквальной комбинаторной литературе. К ним прежде всего относятся всевозможные конструкторы (вроде «Ста тысяч миллиардов стихотворений» Раймона Кено, недавно переведенных на русский язык Т. Бонч-Осмоловской), «бесконечные» тексты, тексты, основанные на придуманном УЛИПО методе словесного сдвига (например, если за основу взять схему S+5, то каждое существительное в тексте заменяется на пятое по счету существительное в словаре) и т.д. и т.п.

Особенно много в этом направлении сделали члены группы УЛИПО. В русской литературе «концептуально»-комбинаторных примеров известно не так уж и много. Можно вспомнить конструкторы Н. Байтова, конструктор хайку В. Бусленко и С. Федина, отдельные тексты П. Митюшёва (см. соответствующую подборку в этом блоке статей), а также самоописывающие тексты Сергея Федина[9].

Совсем иначе обстоит дело с «буквальной» комбинаторной литературой на русском языке. Здесь накоплено уже так много материалов, что даже краткое перечисление основных направлений и достижений в этой области займет не один десяток страниц. Тем не менее, попробуем описать и проиллюстрировать важнейшие разделы этого удивительного словесного искусства. Существенно более обстоятельную коллекцию примеров можно найти в «Антологии русского палиндрома, комбинаторной и рукописной поэзии»[10], первом серьезном собрании комбинаторных текстов на русском языке.

Палиндромом называется всякий текст, в котором обратная последовательность букв совпадает с прямой. Другими словами, обратное прочтение в палиндроме за вычетом пробелов совпадает с прямым. Например: 1. Муза! Ранясь шилом опыта, ты помолишься на разум (Д. Авалиани). 2. Мир берестой отсеребрим... (В. Гершуни) 3. Уж редко рукою окурок держу (Б. Гольдштейн). 4. Небо дописывая, не доходен я, а выси подобен (Г. Лукомников).

При составлении палиндромов зачастую допускаются отступления от строгого побуквенного соответствия прямого и обратного прочтений текста. В силу этого традиционно различают палиндромы строгого стиля (оба прочтения совпадают; допускается лишь приравнивание Е и Ё) и вольного (допускается удвоение букв, мягкий и твердый знаки игнорируются, а буква И приравниваются к Й). Вот несколько «вольных» палиндромов: 1. Меня истина манит сияньем. (В. Гершуни) 2. Сенсация: поп яйца снес! (В. Хлебников (?); И. Сельвинский; В. Софроницкий) Иногда, впрочем, довольно редко, встречаются еще большие вольности: Ы приравнивается к И, Щ – к Ш, Э – к Е, О – к А, и т.д. Например: 1. Сор рос - / сор и вырос! (М. Крепс) 2. Город устал от судорог. (О. Григорьев) 3. Сам дошёл и доводи лошадь масс. (В. Григорьев)[11]

Многострочные палиндромы главным образом подразделяются на монопалиндромы (термин А. Бубнова) и полипалиндромы (термин В. Рыбинского). Монопалиндромом называется всякий многострочный текст, представляющий собой единый палиндром (т.е. так же прочитываемый с конца, от последней буквы последней строки). Например:

И фаланги римлян венчал прокуратор. Узором я равнял углы,

Полипалиндром – произведение, в котором каждая строка (или, реже, группы строк) является палиндромом. Вот несколько характерных примеров:

Нет, сам он – заря, разномастен. 3. Море могуче, в тон ему шумен, отвечу Гомером:

Колер елок, Море, веру буди – ярок, скор, я иду буревером.

Золотисто вот сито лоз. а масса налево повела нас сама!

Я алая! 5. И глодали меня: я не мил, а долги...

И ладили да кадили дали, И гудок корабля мял барокко дуги.

Но сыро. Голубое обуло горы. Сон. 6. Во сне бело, метель. О лете молебен сов.

Палиндромы могут быть не только буквенными. Если рассматривать обратимые последовательности слогов, слов или, более общо, произвольных сегментов текста, то получим соответственно слоговые, словесные или сегментные палиндромы (сегментодромы). Типичные примеры: 1. Не / спи / на / спи- / не. (Бонифаций) 2. Мы не рабы. Рабы не мы. (Фольклор) 3. Я ем ВРемЯ (Г. Лукомников). Известны словесные палиндромы В. Брюсова. Но можно двигаться и в другом направлении, создавая микропалиндромы (термин наш), составленные из меньших, чем буква «единиц», а именно, из графических элементов букв. Судя по всему, первым микропалиндромом был следующий пример Бонифация: ЫЬ. Дальнейшим продвижением в этом направлении стали рукописные микропалиндромные фразы Р. Адрианова.

Некоторые тексты проявляют свою палиндромичность лишь при их записи вдоль окружности (именно так, на вазах и чашах, записывали палиндромы в древности). Подобные циклические палиндромы называются круговертнями (термин В. Хромова). Например: 1. Пенелопа на полене полетит на антитело. (В. Гущин, П. Овчинников, А. Погибенко) 2. Шире в душу двери! (Д. Авалиани) 3. Бога вижу живаго. (Бонифаций)

Еще одну околопалиндромную форму, оборотень, скорее можно назвать антипалиндромом. Оборотнем (термин наш) называется обоюдочитаемый текст, обратное прочтение которого принципиально отличается от прямого, а в лучших образцах контрастирует с ним или дезавуирует его. Например: 1. Улыбок тебе, пара! (Фольклор) 2. Я ударю дядю, тётю радуя! (С. Гайдаров; обратное чтение: Я ударю тётю, дядю радуя!) 3. Ogontom argentum irpenicus. (Д. Авалиани; обратное чтение по-русски, но, естественно, латиницей: Suci ne primut negramotnogo) Понятие оборотня было введено в русскую палиндромистику лишь в начале 1990-х, к тому же придумать разночитаемый текст очень трудно – поэтому удачных оборотней по-русски известно крайне мало[12].

Достаточно изощренные палиндромы были известны уже в античности. С тех давних пор интерес к обратимым текстам лишь возрастал. Палиндромы встречаются практически во всех прошедших определенный уровень развития языках – от китайского и арабского до европейских (в недавней работе немецкого филолога Х. Пфейфера приводится обзор литературы о палиндромах, представляющих сорок шесть стран). Ограничимся лишь тремя историческими примерами: 1. In girum imus nocte et consumimur igni. (т.е. «Ночью идем в хоровод, и нас пожирает огонь» - известный средневековый латинский палиндром-загадка; ответ: мухи) 2. Car u curac! («Царя в задницу!» - палиндром на сербском языке, относящийся к 1917 году) 3. A man, a plan, a canal - Panama. («Человек, план, канал - Панама» - возможно, самый известный палиндром на английском языке, что-то вроде нашего «Азора»).

По-видимому, наибольшее количество палиндромных текстов и текстов о палиндромах написано на английском языке. Во всяком случае, именно на английском написана самая длинная палиндромическая композиция, насчитывающая сто тысяч слов и составленная Ричардом Бенбоу в 1987 году (этот рекорд даже занесен в книгу рекордов Гиннесса).

Первые палиндромы на русском языке появились в XVII веке, тогда они назывались «рачьими стихами». Однако вплоть до ХХ века обратимые строки встречались в нашей литературе лишь эпизодически; стоит упомянуть хрестоматийную строчку, приписываемую Фету «А роза упала на лапу Азора» и двустишие Державина «Я разуму уму заря, / Я иду с мечем судiя»[13]. Принципиальной датой и своеобразной точкой отсчета в развитии русского палиндрома стал 1913 год – именно тогда было опубликовано палиндромное стихотворение Хлебникова «Перевертень». Через несколько лет (в 1915-1918 гг.) последовали палиндромные опыты Брюсова, а в 1921 опять-таки Хлебниковым была написана первая палиндромная поэма на русском языке «Разин». Эти произведения разбудили доселе дремавшую в русской литературе палиндромную поэзию, возродив ее к более или менее полнокровной жизни.

В 20-е годы появились палиндромные стихотворения И. Сельвинского, С. Кирсанова, А. Туфанова и палиндромные же вкрапления у Д. Бурлюка. Затем последовал пробел почти в три десятилетия (в эти годы палиндром, как и прочие проявления «формализма», был фактически запрещен), отмеченный лишь отдельными обратимыми однострочиями В. Софроницкого да четверостишием пребывающего у иных берегов В. Набокова (1930-е годы)[14]:

Новый подъем в отечественной палиндромии начался в конце 50-х – начале 60-х годов, во времена хрущевской оттепели. Сначала в самиздате появилась пьеса В. Хромова «Потоп», затем в некоторых научно-популярных изданиях (прежде всего в «Науке и жизни») появились публикации, впрочем, достаточно осторожные, посвященные палиндрому.

В 60-е – 70-е годы увлеклись палиндромами будущие метры этого жанра - Н. Ладыгин, В. Гершуни, Б. Гольдштейн, В. Либо, Д. Авалиани.

Наконец, третий, самый сильный, всплеск палиндромотворчества начался в конце 1980-х годов, во времена перестройки.[15] За прошедшие полтора десятка лет сделано больше, чем за предыдущие триста. Прошло два фестиваля русского палиндрома (21.12. 1991 и 20.02.2002) и первая конференция по вопросам палиндрома, вышло несколько палиндромических книг («Золото лоз» Н. Ладыгина, «Мухи и их ум» М. Крепса, «Опыты по» Б. Гринберга и т.д.), появились сотни научных и популярных публикаций о палиндромах, защищена кандидатская диссертация, посвященная русскому палиндрому, а в настоящее время тем же автором (А. Бубновым) готовится к защите докторская диссертация на ту же тему, с 1992 по 2000 год в Курске выходило периодическое издание «Амфирифма» (ред. А. Бубнов), объединившее российских палиндроманов, с 2000 года в Перми стал регулярно выходить палиндромный альманах «Тит» (ред. А. Нагорских; к сентябрю 2002 г. было уже 16 выпусков), подготовлены и увидели свет три палиндромных антологии: в конце 1990-х в Интернете была «вывешена» первая из них (сост. Бонифаций и Г. Лукомников), в 2002 г. вышла из печати вторая («Антология русского палиндрома ХХ века», сост. В. Рыбинский), а в 2002 г. – третья (имеется в виду уже упоминавшаяся «Антология русского палиндрома, комбинаторной и рукописной поэзии»).

Но, самое главное, появилось множество новых палиндромистов (среди них немало представителей точных наук), существенно обогативших как старые, так и совершенно новые палиндромные формы. Среди последних бесконечные палиндромы (напр. У рояля «ля-ля-ля ... ...ля-ля» ору. (В. Либо)), фонетические (Мат и тут и там. (Н. Ладыгин)), цифровые (79+42=121=24+97 (Г. Лукомников)), палиндромы-биязы (Das Leben не бел сад. (Б. Горобец)), уже упоминавшиеся микропалиндромы и т.д.

Очевидно, палиндром – самая популярная ветвь комбинаторной поэзии. И это не случайно. В палиндроме соединились две утопичные мечты человечества. «Заклятье двойным течением времени» (В. Хлебников), реализованное в палиндроме, превращает «двояковыпуклый» текст в словесную «машину времени».

А может быть, все дело в том, что палиндром – это наиболее консервативная область «буквальной» комбинаторной поэзии, так как не только не изменяет данную истину (как большинство остальных, акростих, анаграмма и пр.), но, напротив, удваивает ее. И потому в занятиях палиндромами – нежелание перемен, стремление удержать ускользающую из-под ног землю...

Анаграмма, или, по-русски, «перебуквица» – это текст (в том числе слово и любая другая часть фразы), полученный из другого текста перестановкой букв[16]. Простейший случай – анаграммная пара; так называются всякие два слова, являющиеся анаграммами друг от друга. Например: Ереван – Венера, щетина – нищета и т.д. Таких равнобуквенных словесных пар в настоящее время известно свыше десяти тысяч. Некоторые из них образуют самостоятельные произведения: 1. Отбрось робость! (И. Мейлицев) 2. несносны нонсенсы. (Д. Авалиани) 3. постмодерн подсмотрен (К. Беляев). 4. вагон говна (Бонифаций).

Комбинируя, переставляя анаграммные пары, можно создавать более сложные тексты (это и есть «анаграмма анаграммы»; здесь ли истина?): 1. Отбил нутро. Трону – болит. (И. Мейлицев) 2. одиночество / чистоводное / дивносинее / сновидение (Д. Авалиани) 3. Аз есмь строка, / живу я, мерой остр. / За семь морей / ростка я вижу рост. / Я в мире – сирота. / Я в Риме – Ариост. (Д. Авалиани)

Однако анаграммные тексты составляются не только из анаграммных пар слов. Взаимоанаграммными могут быть просто половинки фразы, строки, стихотворения. Например: 1. На дворе трава, / на траве дрова. (Скороговорка; анаграммность заметила О. Федина) 2. Москва не сразу строилась, / зато с нами воскресла Русь! (А. Воронцов) 3. Достоевский - / йод к совести. (В. Красилов) 4. Меланхолия... / Не хамло ли я? (Д. Авалиани) 5. симметрия - / имя смерти (Д. Авалиани) 6. Художества / дух освежат! (Д. Авалиани)

Подобно палиндромам, анаграммы составлялись уже в античные времена. Их изобретение приписывается греческому поэту и грамматику Ликофрону. Начиная со средневековья, анаграммирование текста стало достаточно популярным занятием образованной прослойки общества. Одни (Вольтер, Рабле, Льюис Кэрролл и др.) пользовались анаграммами для создания псевдонимов, другие (Галилей, Кеплер, Гюйгенс) – для шифровки сообщений об открытиях, третьи (например, некий адвокат Бийон, составивший пятьсот анаграмм из имени Людовика ХIII) – для прославления коронованных особ, четвертые – для отыскания новых смыслов. Не случайно анаграммирование лежит в основе темуры – одной из трех основных частей практической каббалы[17].

Достаточно давно освоена анаграмма в англоязычной литературе. Так, около 5000 анаграмм было опубликовано в сборнике «Аnagrammasia», вышедшем в 1925 году в США. Свыше тысячи современных анаграмм приведено в книге Говарда Бергерсона «Palindromes and anagrams» (Нью-Йорке, 1973 г.). Вот лишь один остроумный пример из этой коллекции: eleven + two = twelve + one.

В русской поэзии анаграмма до недавнего времени встречалась лишь эпизодически - в произведениях Хлебникова, Маяковского (название стихотворения «Схема смеха») и др. Почти всегда это были анаграммные пары, вкрапленные в то или иное стихотворение. Полностью анаграммное двустишие создал Брюсов (1918 г.):

ВОСТОЧНОЕ ИЗРЕЧЕНИЕ

Только в начале 80-х годов ХХ века Дмитрием Авалиани было создано несколько десятков анаграммных стихотворений, как правило, составленных из анаграммных пар. В последние несколько лет в его творчестве появились «сплошные анаграммы» - тексты, каждая строка которых является анаграммой от заглавия. Вот «сплошное» стихотворение 2002 год, «выросшее из слова «ХЕРУВИМСКАЯ»»: время ах суки / крах всуе имя / в хаме рискуя / и в Хармсе куя / смех яви кару / Яхве и Марксу / вкус их ярема / мура в кисеях / в хамке Руси я / в урках и мясе / Вакху мерси я / в муках и рясе / мера у всяких и в сумерках я / в схиме у края / и сверху маяк

И все-таки в большинстве анаграммных произведений буквы разбегаются слишком далеко и потому одинаковый «атомный состав» половинок практически не ощущается и требует кропотливой проверки. Именно поэтому в конце 90-х годов ХХ века была сделана попытка создания и осмысления «ощутимых» анаграмм. Речь идет о миниграммах и встроях (термины и, кажется, первые осознанные примеры придуманы нами). Миниграммами (т.е. минимальными анаграммами) называются наиболее «экономичные» анаграммы, т.е. анаграммы с минимальными перестановками: переставляется только одна буква, либо две буквы меняются местами. Прелесть миниграммы заключается в том, что буквенное родство ее половинок не требует проверки, а буквально воспринимается на слух: 1. Проститься с пороками, / поститься с пророками. (Д. Авалиани) 2. охладев поверишь / овладев похеришь (Д. Авалиани) 3. бог мой весенний день / бег мой в осенний день (Д. Авалиани) 4. Небо говорит: / «Не боготвори!» (С. Федин) 5. вспотели / в постели (С. Федин) Хотя понятие миниграммы осмыслено и введено в оборот относительно недавно, несколько спонтанных примеров было обнаружено в творчестве известных литераторов ушедшего века: 1. Но авторство - / Новаторство! (Н. Глазков) 2. Бил быт / Был бит. (Е. Шварц, из «Стихов о Серапионовых братьях, сочиненных в 1924 году»).

Если миниграммы – это «слышимые» анаграммы, то встрои – видимые. Так называются анаграммы, в которых записывается лишь одна ее «половина» (очевидно, что в любой анаграмме четное число букв), а вторая, выделенная шрифтом, «произрастает» из нее и потому легко прочитывается. Например: 1. ХРистиАнаМ (Д. Авалиани), т.е. «Христианам – истина, храм!» 2. министерСТвО!!! (С. Федин), т.е. «Министерство – сто министерв!!!» 3. ЛитЕраТурА (С. Федин), т.е. «Литература – Лета и траур».

Удачных миниграмм и встроев известно очень немного, что объясняется их технической сложностью а также младенческим (пока) возрастом этих экзотических подвидов анаграммы[18].

Равнобуквицей[19] (термин С. Федина) называется текст из двух строк, отличных лишь расстановкой пробелов. Например: 1. Злато и тоги - / зла то итоги. (Д. Авалиани) 2. На снегу – стая / Нас негустая... (Г. Лукомников) 3. Не грусти, Рая, / негру стирая!

Подобно палиндромам, равнобуквицы допускают вольности – в этом случае составляющие их парные строки могут отличаться несколькими буквами, сохраняя сходность звучания. Такие нестрогие равнобуквицы называются равнозвучиями (термин Г. Лукомникова). К примеру: 1. На диване / Надю – Ваня. (Н. Глазков) 2. Поздно Ване / познаванье. (Д. Авалиани) 3. Казалось, / Коза – лось. (Г. Лукомников)

История равнобуквицы в русской словесности достаточно темна и противоречива (как, впрочем, и любая другая наша история). Видимо, подобные суперкаламбуры до ХХ века практически не встречались, если не считать случайных находок. Лишь в начале ХХ века стали «проклевываться» отдельные примеры, в основном, неточные. Так, Маяковскому приписывается фраза: Седеет к октябрю сова - / се деют когти Брюсова. В 1917 году в Москве вышла книга «Эхизм» близкого к футуристам поэта Георгия Золотухина. Основу этой, согласно авторскому определению, «пророческой поэмы, построенной по закону абсолютного отражения... звуковых волн», составили стихи, близкие к равнозвучиям (впрочем, выполненные в очень свободной технике). Чуть позже, в двадцатые годы, питерский журнал «Смена» проводил конкурс панторифм. В связи с этим были опубликованы несколько читательских примеров, промежуточных между каламбуром и равнобуквицей. В эти же годы в литературной среде было популярно равнозвучие Н. Адуева: Угар и чад, в огне ведро мадеры. / «Уга!» - рычат во гневе дромадеры. Следующие семь десятилетий равнобуквица находилась практически в анабиозном состоянии. Этим периодом датируются лишь вышеприведенное двустишие Н. Глазкова и довольно вычурный пример В. Набокова (см. далее).

Только в начале 90-х годов минувшего века равнобуквица была осознана (и обозначена) в русской поэзии как особая изысканная форма словотворчества. Тогда же были созданы и вскоре стали достаточно широко известны многие десятки перлов.

Заметим, что в англоязычной литературе этот процесс завершился на три десятка лет раньше усилиями Г. Бергерсона, использовавшего, кстати, для подобных текстов термин charade (шарада)[20]. Не исключено, что одним из исходных импульсов его творчества полсужила равнобуквица Набокова, оброненная им в скандально знаменитой «Лолите» (1955). Вот как она выглядит в русском переводе автора: «В первом же мотеле, который я посетил ... я нашел, среди дюжины явно человеческих адресов следующую мерзость: Адам Н. Епилинтер, Есноп, Иллиной. Мой острый глаз немедленно разбил это на две хамских фразы, утвердительную и вопросительную». («Адам не пил. Интересно, пил ли Ной?» – Прим. авт.)

Как бы то ни было, можно констатировать, что в конце ХХ века оформился еще один вид комбинаторной поэзии, не уступающий по красоте и сложности палиндромам. Недаром все тот же Бергерсон назвал палиндромы и равнобуквицы (и только их!) литературными шахматами[21]. Интересно отметить еще одно, более интимное, обстоятельство, связывающее эти комбинаторные изыски. Всякий палиндром, записанный одной строкой, представляет собой первую строчку равнобуквицы, вторая – его обратное прочтение. Таким образом, можно дать еще одно строгое определение палиндрома – это текст, составляющий вместе с обратным прочтением равнобуквицу.

В ряде случаев (как в цитированном ранее примере Набокова) авторы записывают лишь половину равнобуквицы, предоставляя читателю возможность (и удовольствие!) угадать вторую. Например: 1. Между нар одна я. (Е. Орлова) 2. Гали мать я. (Бонифаций) 3. Лиф тёр. (Г. Лукомников) 4. О, воще! хранилище... (А. Павлов) Иногда задача усложняется, и единственная строка, оставшаяся от равнобуквицы, записывается без пробелов – в этом случае должны быть угаданы оба варианта прочтения. Такая «сплошная» запись равнобуквицы придает ей выразительную двусмысленность: 1. НЕТУЖИВЫХОДНАМЕСТЬ[22] (Д. Авалиани) 2. УВИДИМПЕТЬКАНАРЫ![23] (О. Федина) 3. АВАНГАРДИЗМУЧИЛРОССИЮ[24] (С. Федин)

Амбивалентные тексты такого рода, когда одно или даже оба прочтения равнобуквицы как бы «проявляются» в сознании читателя (созерцателя?), называются проявами (термин наш).

Подобно полипалиндромам, можно «собирать» многострочные произведения из коротких равнобуквиц. Примеры такого рода есть у Д. Авалиани и Б. Гринберга[25].

Следующая по очевидности идея формальных ограничений после перестановок и чтения в обратном направлении – использование крайних букв в словах или строках. Здесь возможно несколько естественных ходов, приводящих соответственно к тавтограммам, акрограммам, акростихам и абецедариям.

Тавтограммой называется текст, в котором все или почти все (за вычетом предлогов, союзов и т.д.) слова начинаются на одну и ту же букву. Например: 1. Береженого Бог бережет. (Фольклор) 2. Veni, vidi, vici. (т.е. «пришел, увидел, победил» - Ю. Цезарь) 3. начнем на небе нашу ночь (И. Ахметьев)

Первые примеры тавтограмм были известны еще до Рождества Христова[26]. Особенно много тавтограмм создавалось в средневековье. Например, монах-доминиканец Плацениус в 1530 году написал на латыни грандиозную поэму «Pugna porcorum» («Битва свиней»), все слова в которой, как и в названии, начинались на букву p. А некий Христиан Пиэр в 1576 году создал тавтограммное стихотворение «Christus Crucifixus» («Христос распятый») в 1200 строк.

Отдельные тавтограммные фрагменты можно отыскать и в дренерусской литературе, - в «Слове о полку Игореве» (напр., «Съ зарания в пятокъ потопташа поганые плъкы половецкыя...», «тъщими тулы поганых тльковинъ…»), однако в этом, как и в других случаях (раннесредневековая английская поэма «Беовульф» и др.) речь идет скорее о поэтическом субстрате, из которого выросла тавтограмма – аллитерационном стихе (в «Слове…», вероятно - о его дальнем русском отражении), где начало строк с одной буквы имело мнемотехническое значение, а в еще более ранних формах поэзии - магическое[27].

В русской поэзии немало искусных тавтограмм появилось в начале ХХ века. Чаще всего цитируется тавтограммное стихотворение «Мой маяк» Брюсова, хотя отдаленно родственны этому явлению и аллитерации К. Бальмонта, не имеющие характера обязательного правила (знаменитый «Чуждый чарам черный челн»). Но у Бальмонта есть и настоящие тавтограммы. Известны также тавтограммы Д. Бурлюка, С. Кирсанова и других поэтов первой половины ХХ века. В конце этого столетия русскоязычная тавтограмма, как и многие другие формы комбинаторной поэзии, пережила второе рождение, обогатившись не только многими яркими примерами как в прозе, так и в поэзии, но и новыми идеями. К последним, например, относятся супертавтограммы, т.е. тексты, в которых повторяется не только первая буква, но, скажем, первая пара, тройка или даже четверка букв[28]. Кроме того, можно придумывать концевые тавтограммы (термин С. Федина), фиксируя не первую, а последнюю букву каждого слова. Например: 1. птирца мирца умерла (С. Сигей) 2. Хиппи и панки ломали танки. (С. Федин) Объединяя обе возможности, приходим к начально-концевым тавтограммам (термин наш): 1. облако отплыло одиноко (Г. Лукомников) 2. слово сломало стекло (Г. Лукомников) Более общо, можно строить m-n-граммы (термин С. Федина), в каждом слове которых фиксируется m-ная буква с начала и n-ная буква с конца; в частности, можно просто фиксировать только n-ную букву, создавая n-граммы[29].

Другой, не менее обширный, чем тавтограммы, класс акроконструкций составляют тексты, в которых концевые буквы слов или строк образуют некую осмысленную последовательность.

Абецедарием (от первых букв латинского алфавита; аналог русского абевегедейка), или алфавитным стихом, называется стихотворение (как правило), в котором первые буквы слов образуют алфавит, записанный в прямом или, реже, обратном порядке. В русской поэзии подобные тексты встречаются довольно редко. Пожалуй, самые известные примеры – «Июльская ночь» В. Брюсова и «Ящерка» Д. Авалиани[30]. Доведя до предела идею алфавитных текстов, поэт и физик Д. Минский составил в 1970-е годы минимальный абецедарий-равнозвучие. Вот известные нам фрагменты из этой, по авторскому определению, «эротической драмы»: А-аа! Б....! В где ёж!....... Уф! Ха! Це чаша...

Следующий шаг – составление из первых (или последних) букв всех слов произведения дополнительного текста – приводит к акрограммам (термин В. Загорянского). Поэтические акрограммы на русском языке весьма малочисленны. Целенаправленно занимался ими, пожалуй, только тот же В. Загорянский. Вот одна из его акрограмм, посвященная певице Ирине Архиповой: И Радости, И Нежности Алтарь!.. / Ах, Роза! Хлынь! И Пой! О Вечном!.. Алом!..

Древнейшая разновидность акротекстов – акростихи, изобретателем в Греции считался филолог и драматург Эпихарм (V век до Р.Х.); однако акростихи были известны и в Вавилоне: поэма на аккадском языке, условно называемая «Вавилонская Теодицея», начинается стихами, края которых образуют акростих «Я, Саггиль-кина-уббиб, заклинатель, благословляющий бога и царя…»[31]. Акростихом, или краестишием, называется стихотворение, первые (реже последние) буквы строк которого составляют то или иное слово, имя или фразу.

Попытки вписать еще одну строку в край стиха известны чуть ли не с первых проявлений русской поэзии[32]. Если первыми акростихами на Руси были азбучные молитвы, то в дальнейшем появились акростишия самого разнообразного свойства. В одних авторы вплетали в первый ряд стиха свое или чужое имя, другие скрывали в нем тайные послания. В первом случае достаточно упомянуть иеромонаха Германа, триста с лишним лет назад, вписавшего в левый край «Вольного переложения 140-го псалма» еще один стих: «Герман, монах, / моляся, писах». Во втором – можно вспомнить переписку старцев Иллариона и Феоктиста. Начиная с ХVII века, то есть со времени появления современного стихосложения, русская поэзия обогатилась множеством акростихов светского содержания. Особой популярностью пользовались акростихи в начале ХХ века – в большинстве своем они предназначались для альбомов или дружеских посланий. Акростихи писали В. Брюсов, Б. Пастернак, И. Северянин, Н. Гумилев, И. Анненский, А. Ахматова, С. Есенин, В. Шершеневич, Н. Глазков и многие другие замечательные поэты.

Акротекст, в котором обыгрывается не левая, как в традиционном акростихе, а правая вертикаль (из последних букв строк), называется телестихом. Однако дополнительная строка может проходить не только по краям, но и посередине (такие тексты называются месостихами), а то и по диагонали или даже зигзагом и т.п. Более того, соединяя эти возможности, можно создавать многократные акростихи, или суперакростихи. Известны двух- и трехкратные акростихи К. Липскерова и М. Лозинского. Мастер суперакростиха – Валентин Загорянский, вплетающий в свои стихотворения от 5 до 13 (!) дополнительных строк. Вот одно из таких рекордных акростиший:

Акростих десятикратный
МолчаниеМ летящиМ,золотыМ -

АзАрт,АтАкА плАкАлА,звАлА
РапиРы кРатеР,ауРы пРобоР!
ИщИ-свИщИ,ИнтрИгИ Им чИнИ!
Я,иссякаЯ,путалсЯ,пугалсЯ!..

Любопытны еще три разновидности акропостроений. Случайным акростихом называется акростих, получившийся помимо воли автора. Нашедший такой неявный акростих автоматически становится его соавтором[33]. Небрежным акростихом называется всякое стихотворение, становящееся акростихом после анаграммной перестановки его строк (предполагается, что автор как бы по рассеянности перепутал их порядок[34]). М. Векслер пошел еще дальше, обойдясь и без перестановок строк – первые четыре строки знаменитой песни советских времен «Широка страна моя родная, / Много в ней лесов, полей и рек. / Я другой такой страны не знаю, / Где так вольно дышит человек» он представил как акростих, посвященный «тов. Шмягу, который так вольно дышит». Акроцентоном называется акростих, составленный из строк известных произведений. Известны акростишия В. Загорянского, использовавшего в качестве исходного материала строки «Бориса Годунова» Пушкина.

Особую, бурно развивающуюся область «буквальной» комбинаторной поэзии составляет рукописные (как правило) тексты, допускающие дополнительное прочтение в том или ином ракурсе (при повороте, зеркальном отражении, пристальном вглядывании и т.д.). Существенная часть появляющихся здесь новых направлений обязана своим происхождением России.

Листовертнями[35] (термин Г. Лукомникова) называются надписи, осмысленно прочитываемые и после поворота листа на определенный угол (чаще всего это 180⁰, т.е. поворот «вверх ногами», реже – 90⁰ (см. ниже)[36]). Например: 1. Обнажись / оправдаю (Д. Авалиани) 2. Понедельник - / лень работать. (П. Нагорских) 3. Русалка, / оглянись! (А. Канавщиков)

Первый листовертень на русском языке, судя по всему, создал в 1973 году Д. Минский. Однако его надпись долгое время оставалась практически неизвестной и была опубликована лишь в начале ХХI века. Не зная про опыты Минского, в 1990 году к подобной идее пришел Бонифаций, напечатавший на пишущей машинке листовертный палиндром: «их-их ох-ох хо-хо хи-хи». Вдохновившись этим простым примером, увлекся переворачивающимися надписями Д. Авалиани. Вскоре он достиг небывалого изощрения в написании листовертней, создав несколько тысяч рукописных примеров. Известны случаи, когда ему удавалось написать одно и то же слово (например, «бабочка») сотней разных способов, причем прочитывающиеся на исподе слова (все до одного различные) составляли стихотворения. В середине 1990-х годов листовертни независимо переоткрыл С. Федин. В последние годы листовертнями с разной степенью увлеченности занимались А. Бубнов, А. Канавщиков, П. Нагорских, Р. Адрианов и др.

Надписи, осмысленно прочитываемые после поворота на 90⁰ (по часовой стрелке или против нее) называются ортогоналами (термин С. Федин). Например: Время / Кощей (Д. Авалиани) Ортогоналы - довольно редкий и трудный подвид листовертней. Первый пример такого рода на русском языке, видимо, придумал Д. Авалиани в середине 1990-х годов.

В западной литературе переворачивающиеся надписи были известны уже в 60-х годах ХХ века под названием вертикальные палиндромы (в случае совпадения обоих прочтений) или амбиграммы (более общее название текстов, так же или иначе прочитываемых в другом ракурсе). Правда, в большинстве случаев там «переворачиваются» лишь отдельные слова[37].

Зазеркалом (термин С. Федина) называется надпись, допускающая дополнительное прочтение с помощью приставленного к ней зеркала (сверху или сбоку) или на просвет[38].

Например: 1. (вертикальный зазеркал) Вождь на коне / Конь на вожде (Д. Авалиани) 2. (боковой зазеркал) Обернитесь / нет ничего (Д. Авалиани). Русских зазеркалов известно очень немного; частично это объясняется тем, что более или менее осознанно ими занимались не больше пяти человек.

Двоевзором[39] (термин наш) называется надпись, дополнительно прочитываемая в результате пристального вглядывания (безо всякого поворота). Например: 1. Люди, мы / любимы! (Д. Авалиани) 2. РИС. 9 Ух, вина / грузина (каллиграфия С. Ф., рисунок Neri). Наверное, первый осознанный русский двоевзор (до сих пор не опубликован) написал в 1995 году Г. Лукомников. Независимо от него к идее двоевзоров пришли в 1997 году Ольга и Сергей Федины[40]. Примеры последнего вдохновили на создание двоевзоров Д. Авалиани.

Стиралочкой (термин наш) называется надпись, в которой второе прочтение достигается частичным соскабливанием отдельных букв или их графических элементов (при этом «стираемые» части не удаляются, а выделяются более бледным написанием, так, чтобы «материнская» основа угадывалась). Например: 1. РИС. 10 С неба летели / снега, метели (Д. Авалиани) 2. Моцарт / Соцарт[41] (С. Федин)

Разрезнем (термин С. Федина) называется надпись, в которой осмысленно прочитывается ее нижняя или верхняя половина, отделенная, обычно, продольным разрезом. Например: РИС. 11 Наука и жизнь / Пауки и тлен (С. Федин). Разрезнями почти исключительно занимался Федин, он же, в 1997 году, придумал первый такой пример на русском языке.

Спаем (термин С. Федина[42]) называется рукописный текст, сжатый по горизонтали – половинка почти каждой буквы является частью и другой, соседней, буквы. Типичный пример: РИС. 12 Ложь (С. Ф.)

.......................................................................................................................................................

К сожалению, объем статьи не позволяет нам подробно рассмотреть все известные доныне комбинаторные изощрения в литературе. Поэтому ограничимся лишь кратким перечислением некоторых из них: разнобуквицы, волноходы, разносмыслы, заикалочки, метаграммы, логогрифы, ропалоны, анагрифы, центоны, липограммы и т.д. и т.п. С большей частью этих разделов комбинаторной литературы можно познакомиться в уже упоминавшейся «Антологии русского палиндрома, комбинаторной и рукописной поэзии».

[1] Термин «литературная комбинаторика» был введен в 1960-х годах в работах группы УЛИПО.

[2] Видимо, имея в виду ту же область комбинаторной литературы, Г. Лукомников предлагает термин «литерография».

[3]К комбинаторным поэтам более всего подходит фраза Словомира: «Поэт на три четверти состоит из пота» (ПОэТ)

[4]Так называются (термин и идея наши) произведения, в которых число букв в словах соответствует десятичной записи числа π (разумеется, можно использовать «золотое сечение» и любое другое число) – энное слово в тексте содержит количество букв, равное энному знаку в записи этого числа.

[5] Например, каламбур, переразлагающий обычно лишь окончания строк, - прием традиционной поэзии; когда же он распространяется на всю строку, приходим к равнобуквице, относящейся уже к комбинаторной поэзии. Аналогичная ситуация с рифмой и панторифмой (рифмуются все или почти все слова стихотворения).

[6]В тавтограмме, например, используются слова только на одну букву, в липограмме «запрещены» слова с той или иной буквой, а в палиндроме никогда (если не пользоваться какими-нибудь фантастическими именами и названиями) не появятся слова «Санкт-Петербург», «влюбленность», «стрекозиный» и др.

[7] Листовертень достаточно повернуть на 180⁰, палиндром – прочитать справа налево, в акростихе - прочитать выделенную вертикаль или диагональ и т.д.

[8] В равнобуквице это сохранение линейного порядка букв в строках, в палиндроме – побуквенная симметрия, в анаграмме – совпадение буквенного состава соответствующих частей текста и т.п.

[9] Имеются в виду тексты, суть которых сводится к характеристике самих себя. Напр.: Дык, последняя-то буковка тридцатая!

[10] М.: Гелиос АРВ, 2002, сост. Г. Лукомников и С. Федин, консультант Д. Авалиани

[11] Сразу необходимо упомянуть проблему авторства коротких палиндромов. В сущности, они объективны, это – своеобразные формулы языка. Самые простые и короткие (вроде «нет стен») находят многие, более сложные и длинные – единицы. Поэтому в декларации «Никтоним» (2001 г., автор С. Федин), в целом одобрительно воспринятой палиндромистами, предлагалось отказаться от авторства коротких (не более 6 слов) палиндромов строгого стиля.

[12]См. примеры из других языков в статье Т.Бонч-Осмоловской.

[13] В некоторых изданиях эти две строчки вместе с двумя следующими, непалиндромичными («С начала Та ж я и съ конца/ И всеми чтуся за отца») приводятся как загадка с предполагаемым ответом «Бог». Однако более убедительной кажется недавняя догадка Д. Минского, предложившего иной ответ - Царица. И действительно, слово Ца-ри-ца женского рода и к тому же слоговый палиндром, что в точности соответствует третьей строке четверостишия.

[14] Впервые, наверное, было опубликовано в периодическом издании «The palindromist» (США)

[15] Волнообразное, в такт колебаниям строя и времени, синхронное с революционными подъемами общества, развитие русского палиндрома отмечала еще немецкий филолог Э. Гребер в работе «Palindromon – revolutio».

[16]Впрочем, переставляться могут не только буквы, но и слоги, слова, строки и даже четверостишия. Стихотворения, представляющие собой строчные и словесные анаграммы, можно найти у Брюсова и Северянина.

[17]Подробнее см. в статье Т.Бонч-Осмоловской.

[18] Стоит отметить необычный подвид числовых анаграмм, клиограммы (т.е. «буквы», записи Клио»; термин наш), т.е. анаграммные даты «рифмующихся» по смыслу и значению событий. Например, 1914 и 1941 – начала двух самых разрушительных для России в ХХ веке войн; 1814 и 1841 – даты жизни Лермонтова; 623 до н.э. и 632 – соответственно рождение Будды и смерть Мохаммада, основателей двух мировых религий, и т.д. и т.п. (указанные примеры найдены или собраны Д. Авалиани, а также С. и Св. Федиными)

[19] Другие названия: омограмма (термин предложен А. Бубновым и независимо - Г. Лукомниковым), пантограмма (термин А. Бубнова), гетерограмма и изограмма (термины наши).

[20] Еще одно, более позднее (и к тому же палиндромное) наименованиеи - redivider (перегородка).

[21] Забавно, что крупнейший наш «литературный шахматист» Дмитрий Авалиани в обычные шахматы не играет, памятуя завет своего деда, слывшего сотню лет назад знаменитым шахматистом (играл с Чигориным, был чемпионом Москвы). Всю жизнь разрываясь между музыкой и шахматами, в конце ее Авалиани-старший запретил своим потомкам играть в эту игру. Внук формально выполнил волю деда, но заменил обычные шахматы литературными. Как знать, возможно, шахматная богиня Каисса покровительствует и комбинаторной поэзии.

[22] Т.е. Нету живых, одна месть /Не тужи! Выход нам есть.

[23] Т.е. Увидим, Петь, Канары! или Увидим, Петька, нары...

[24] Т.е. Авангард измучил Россию или Авангардизм учил Россию?

[25]Колоритную "приговиану" составляют четыре следующих равнобуквицы на тему фамилии известного современного поэта Д. А. Пригова. Приговор фей: / Пригов - Орфей. (С. Ф.) Приговор акул: / Пригов - оракул. (Д. Авалиани) Пригов не / При говне. (Г. Лукомников) Приговор: / Пригов - вор. (И. Ахметьев)

[26] Вот, например, тавтограмма Квинта Энния (I в. до Р.Х.): O Tite, tute, Tati, tibi tanta, tyranne, tulisti! (О Тит Татий, тиран, тяготят тебя тяготы те! - пер., тоже тавтограммный, Ф. Петровского.)

[27]Гаспаров М.Л. Очерк истории европейского стиха. М., 1989. С. 38-49. Гаспаров Б.М. Поэтика «Слова о полку Игореве». М., 2000. С. 392-396.

[28]Характерный пример Д. Авалиани: Стимулы, стили / Стикса стихия / стирает. / Стиснув стило, / стихоплеты / стихают...

[29]Написание n-грамм позволяет решить проблему артиклей и предлогов в некоторых европейских языках (например, французском), затрудняющих написание строгих тавтограмм.

[30] Ставшее уже классическим стихотворение Авалиани (Я ящерка / Ютящейся / Эпохи, / Щемящий / Шелест / Чувственных / Цикад и т.д.) представляет собой обратный абецедарий.

[31]Афанасьева В. Литература Шумера и Вавилонии // Поэзия и проза древнего Востока. М., 1973 («Библиотека всемирной литературы»). С. 122.

[32]Во всяком случае одним из первых русских стихотворений была акромолитва Константина Переславского, опубликованная в 894 году от Р.Х. В этом стихотворении первые буквы строк образуют алфавит. Вот несколько первых строк в совр. переводе В. Дерягина: Аз, буки, азбука – этим словом молюсь я Богу: / Боже, всех тварей Создатель, / Видимых невидимых! и т.д.

[33] Так, автору этой статьи удалось обнаружить несколько акростихов в классических переводах японских трехстиший (хокку), выполненных В. Марковой. Например: Стебли морской капусты. / Песок заскрипел на зубах... / И вспомнил я, что старею. (Басё). Или: Бросил на миг / Обмолачивать рис крестьянин. / Глядит на луну. (Басё); Грузный колокол. / А на самом его краю / Дремлет бабочка (Бусон). См. также историю, рассказанную М.Л.Гаспаровым о стихотворении Г.Р.Державина «Река времен в своем стремленьи…» (первые пять строк его составляют акростих на слово «Руина») и его переводе на латинский (где получилось «Amor stat»): Гаспаров М.Л. Записи и выписки. М., 2000. С. 132-133.

[34] Такого рода опыты, например, проделывала Линор Горалик с некоторыми отрывками пушкинских произведений.

[35] Другие названия: листоверт (сокращение А. Бубнова), опрокидень и исподень (термины С. Федина).

[36] Теоретически возможны листовертни с поворотом на 45⁰или 135⁰.

[37] См. например, книгу ведущего англоязычного «листовертера» Скотта Кима «Inversions» (1989).

[38] Поэтому еще одно название зазеркала – просветень (термин С. Федина); другие названия – зеркальник, прозрачник (термины Г. Лукомникова), зеркаловерт (термин А. Бубнова).

[39]Другие названия – сдвоень, бивизор (термины С. Федина).

[40]В том же году С. Федин создал первый двуязычный двоевзор – оба прочтения в нем являлись переводами друг друга.

[41]Эта стиралочка иллюстрирует стихотворение Бонифация: "Не люблю соцарта, / А люблю Моцарта!".

[42]Он же, похоже, создал первый пример такого рода.

"Новое литературное обозрение" № 57 (2002)